6 апреля 1906
Пусть он останется безвестным
За далью призрачной неведомых морей,
Пусть он не станет вымеренным, тесным,
Как дом, как комната: от окон до дверей!
Чтоб с тонких берегов вседневности и жизни
В бинокль мечты чуть видеть мы могли,
Как пальмы клонятся в твоей отчизне,
Как тщетно к ней стремятся корабли.
Чтоб в море никогда не вышел Генуэзец,
Способный привести корвеллу к берегам.
Чтоб вечно без людей там красовался месяц
И радостью никто не насладился б там.
Август 1906
Отдамся ль я случайному наитью,
Сознательно ль — кую и правлю стих —
Я все ж останусь телеграфной нитью,
Протянутой в века из дней моих!
И я смотрю, раскрыв с усильем веки
Мечты, уставший, словно слабый глаз,
В грядущее! — как некогда ацтеки
Смотрели в мир, предчувствуя в нем нас.
Август 1906
Встав, прошумят и сгибнут города,
Пройдут и в бездну канут поколенья,
Просторы вод иссякнут без следа,
И станут басней вольные растенья,
Заполнив степи, горы, глубь морей,
Весь шар земной, что стал для жизни тесен,
По завоеванной планете всей
Единый город выступит, как плесень,
<1906 >
Все ближе, все ближе, все ближе
С каждым и каждым мгновеньем
Бесстрастные Смерти уста,
Холоден ее поцелуй.
Все ниже, все ниже, все ниже
С покорным и сладким томленьем,
Чело преклоняет мечта,
Летейских возжаждавши струй.
Что пело, сверкало, манило,
Ароматы, напевы и краски,
Страсть, познанье, борьба, —
Даже ты, даже ты, — Любовь, —
Все странно поблекло, остыло.
Скудны ненужные ласки,
Безразлична земная Судьба
И тягостно вечное: «Вновь!»
Но страшно суровых оценок
Судьи рокового — сознанья,
Что днем, и во тьме, и во сне
Вершит свой безжалостный суд…
О, память! Кровавый застенок!
Где не молкнут стоны страданья,
Где радости плачут в огне
И скорби во льду вопиют.
Придите, придите, придите,
Последние милые миги,
Возжгите в немые уста
Смущенно слепой поцелуй.
Рвутся заветные нити,
Спадают с духа вериги,
С безумьем граничит мечта,
Летейских касаясь струй.
<1906>
Я безволен, я покорен
Пред холодным алтарем,
Длится труд — велик, упорен, —
Жернов мелет тайны зерен,
Грудь сдавил глухой ярем.
Кто я? раб неотрешимый
От тяжелых жерновов.
Кто я? раб неутомимый,
Узник я в цепи незримой,
Доброволец из рабов!
Мне открыты все дороги,
Я же медлю у ярма,
Слепнут очи, гнутся ноги,
Жгут лучи, и ветры строги,
И морозом жжет зима…
1906
Балаганы, балаганы
На вечерней площади.
Свет горит, бьют барабаны,
Дверь открыта, — проходи.
Панорамы, граммофоны,
Новый синематограф,
Будды зуб и дрозд ученый,
Дева с рогом и удав.
За зеленой занавеской
Отделенье для мужчин.
Много шума, много блеска,
Смотрят бюсты из витрин.
Зазвонили к перемене.
Красный занавес раскрыт.
Черный фрак на синей сцене
Мило публику смешит.
«Раритеты раритетов
Показать я вам готов:
Две находки — из предметов
Отдаленнейших веков.
Это — с петлею веревка
(Может каждый в руки взять).
Ей умели очень ловко
Жизнь, чью надо, убавлять.
Это — царская корона
(Крест — один, алмазов — сто).
Ей могли во время оно
Делать Некиим — ничто.
Все газетные заметки
Прославляют наш музей,
Верьте слову: ныне редки
Амулеты прежних дней».
Всяк, кто смотрит, рот разинул,
Все теснятся, стар и мал…
Зазвонили. Вечер минул.
Красный занавес упал.
Тихо молкнут барабаны,
Гаснут лампы впереди.
Спят спокойно балаганы
На базарной площади.
7 января 1907
Над водой поникли ивы,
Гор лесистые извивы
Тайну прошлого хранят,
Луг и дали — молчаливы.
Луг и дали в зное спят.
Там шумит по Волге сонной
Пароход неугомонный
Меж пустынных деревень,
Мимо речки полусонной —
Тени плоские плотов.
Слева робко никнут ивы,
Справа — горные извивы
Тайну прошлого хранят;
Дали — скучно-молчаливы,
Виды — в жарком зное спят.
Земли, жаждущие плуга,
Грустны с Севера до Юга,
Вся прорезана река,
И струи твои друг друга
Гонят в лучшие века!
1907
Трубите в траурные трубы,
Закройте крепом зеркала,
Она лежит, сомкнувши губы,
И повторяет голос грубый:
Все совершилось! Умерла!